Вариант 19 - Страница 18

Письмо проплутало четыре месяца. Лариса взахлеб, торопливо и небрежно сообщала о новостях. О непростой обстановке в новой столице, о мятеже мерзавца Савинкова, о неистовстве революционных масс после гибели вождя Ульянова, о необходимости жесточайшего террора. Через строку упоминала какого-то Георгия.

"…Какие же мы были глупые! Георгий повторяет, что прекраснодушие и идеализм мы обязаны решительно отбросить, бесповоротно оставить в старом мире. Революция обязана защищаться. Да, расстрелы! Да, заложники! Пусть! История нас оправдает! Как жаль, что тебя сейчас нет в Москве. Уйма дел. Как воздух нужны честные образованные товарищи. Георгий тысячу раз прав, — долой чистоплюйство, к черту заплесневелое старье издохшей России…"

И в конце: "Гера, не могу передать, как мне жаль твою маму. Я едва успела на похороны. Ужасно! Боюсь, ты даже не отыщешь могилу. Хоронили в Нескучном, там за зиму выросло преогромное кладбище".

— Едешь? — Маринка Семеновна смотрела исподлобья. — Ну, счастливый путь. Только зачем поспишати? Їхав би вже на річницю. Та и то… Куди бігти? Хоч зачекай доки офіцери червоних розіб'ють. У місті битися, кажуть, будуть. Погано тобі, тутеньки, га?

— Поеду. Нужно съездить, — пробормотал Герман, пряча глаза. Врать женщинам он так и не научился.

Маринка кивнула, и, подхватив ведро, пошла в хлев. Сердито прикрикнула на коров.

На Изюмском вокзале Герман просидел почти сутки. Поездов не было. Говорили что большевики, отходя под Змиёвом, взорвали железнодорожных путей чуть ли не на десять верст. К Маринке возвращаться было стыдно. Герман подумывал идти до Змиёва пешком. Решение уйти окончательно окрепло, и даже как-то облегчило душу. Главное, ни о чем не думать. Идти, ехать, скакать, ползти. Но не думать.

Город был пуст. Ревком заперт, красная тряпка над старым особняком снята. Опять наступило безвластие.

Ночью к вокзалу осторожно, без огней, подползла бронеплатформа. Короткий ствол горной трехдюймовки принюхивался к предутренней тишине. С передней платформы, блиндированной мешками с песком, соскочил поручик с двумя солдатами. Настороженно озираясь, солдаты пошли к темному зданию вокзала. Герман, в компании двоих незадачливых путешественников, застрявших проездом из Луганска, наблюдал из окна. Решился. Одергивая шинель, кинулся к двери.

— Господин поручик, красных в городе нет. Ушли. Полное безвластие. Докладывал прапорщик Земляков-Голутвин. Разрешите присоединиться к вашему отряду?

Поручик опустил маузер:

— Давно здесь, прапорщик?

— Был откомандирован приказом генерала Корнилова для возобновления работ на заводе оптического стекла. Потом тиф. Пока оправился…

— Понятно, — поручик одобрительно посмотрел на артиллерийские эмблемы. — Батареец?

— Оптик, — признался Герман.

— Вижу, — засмеялся доброволец, кивая на очки прапорщика. — Окрестности знаете?

— Вполне, — твердо заверил Герман, все еще не веря, что полуложь проскочит с легкостью.

— Мы — разведка. Имеем задание проверить дорогу до города и дальше. Проводник не помешает.

***

Колеса постукивали на стыках рельсов. Герман с поручиком устроились за мешками по правому борту платформы. Впереди сидели двое наблюдателей и пулеметчики у "максима".

— Так и летим с ветерком, — сказал поручик. — Красные бегут, только лапти сверкают. Вы, кстати, знаете, их здешний главнокомандующий, Ворошилов, — из шахтеров. Учит краснозадых окапываться в три профиля. Да-с, с городом придется повозиться. Ничего, дня за три управимся. Бегут, коммунарии, бегут.

— Надеюсь, этот Ворошилов будет незаменим на каторге. Как говорится, "личным примером вдохновит", — пробормотал Герман.

— Шутите? — поручик тихо засмеялся. — Вот уж — дудки! На Красной площади. На фонарях. Не спеша. И сначала обязательно шкуру содрать. Хотя бы с ног. Комиссары, знаете ли, обожают кавалерийские сапоги. Все до одного получат, будьте спокойны. Хотели свободы варварства — хлебайте досыта.

— На Красной площади фонарей не хватит.

— Говорю же — не спеша. Прилюдно. Под барабаны. Что-то вы не веселы, Земляков-Голутвин. У нас так не принято. У нас и в штыки с шутками ходят. Мандражируете с непривычки?

— У меня мама в Москве умерла. Недавно узнал.

— Сочувствую. Ничего, через пару недель, максимум через месяц, будем в первопрестольной. Наведем порядок.

Герман думал о том, как будет искать могилу матери. Представить тенистый и спокойный Нескучный сад, превращенный в кладбище, решительно не удавалось.

— Вашбродь, кажись, к стрелкам подходим, — доложил наблюдатель.

— Там входные стрелки, и будка смотрителя, — поспешно сказал Герман. — Надо бы проверить.

Бронеплощадка сбавила ход. Солдаты спрыгнули на насыпь. Герман соскочил следом. Вокруг клубилась полутьма раннего летнего утра. Просто удивительно, насколько тихо. За спиной притаился огромный зверь-паровоз. Тихо дышал жаром и угольной пылью.

— Шуфрич, чего ждем? — вполголоса спросили с бронеплощадки. — Рассвет скоро.

— Сейчас сделаем, Петр Константинович, — отозвался поручик. — Значит, мы к стрелкам. Вы, прапорщик, проверьте хижину. Федор, сходи с господином прапорщиком.

Герман, стараясь держаться уверенно, зашагал к "хижине". До сторожки стрелочника оставалось с сотню шагов. Солдат с винтовкой на плече шел следом. Конвоир-телохранитель. Да-с, господин прапорщик, доверие требуется еще заслужить. Перепрыгивая через рельсы, Герман чуть не споткнулся.

— Да вы не извольте беспокоиться, — вполголоса сказал Федор. — Красные ныне пуганные. Меньше чем батальоном в засаду не садятся. А батальон мы за пять верст учуем. Краснопузые-то у вас в городе шибко зверствовали?